О великом и могучем.. русском мате
Начну с главного. Я твердо убежден в том, что смысл, назначение, роль матерной речи не двусмысленно просты – это средство обозначить свою принадлежность определенному социальному слою и больше ничего. Это шильдик (пластиночка на приборе с его паспортными данными) или по-современному лейбл с надписью «Я из быдла», или «Я из строителей», или «Я из военных», или «Я из производственников», или «Я из рассейских начальников». Словом, я из тех слоев, где интеллигентность, аристократичность – качества презренные.
Почему я в этом убежден.
1. Стартую издалека. Согласитесь, что манера есть, походка, стиль одежды свидетельствуют, как правило, не только о личном вкусе и собственных эстетических идеалах, но, если не в первую очередь, то уж точно не в последнюю, о социальной среде или профессиональной группе, к которой человек принадлежит или откуда он родом. Конечно, это не безусловная закономерность. По обстоятельствам или по умыслу, каждый из нас способен натянуть на себя чужую тогу. Я говорю о привычной, естественной норме. Точно так же и речь (точнее ее стиль, произношение, интонации и другие нюансы) характеризует самого говорящего, многое о нем проявляя.
2. Теперь ближе. В разговорной речи есть два слова (даю их в транскрипции) [чё] и [што]. По смыслу, по значению они идентичны, хотя в эталонном русском языке (судя по академическому изданию орфографического словаря, включающем 110 000 русских слов) слова “чё” вообще не существует. Тем не менее, одни люди произносят “што” или “что”, другие – “чё”, и я не думаю, что это результат сознательного выбора. Скорее это отпечаток среды, в которой человек формировался. Именно поэтому слово “чё” абсолютно органично присутствует в песенке для звонкого женского голоса «Ты скажи мне, чё те надо. Ты скажи мне чё те надо. Я те дам, чё ты хош». За этими словами стоит колоритный образ молодки, готовой пожалеть робкого страдальца. Попробуйте заменить “чё” на “што”, “те” на “тебе”, “хош” на “хочешь” – получится ерунда какая-то. Ведь носители правильной речи, ту же самую готовность выражают в ином духе и, естественно, другими словами. Например, так: «Да что же ты, недотепушка, маешься. Будь смелее, расскажи о чувствах своих. Я способна влюбиться».
3. Наконец, существу. Матерные слова лишены смысла. Точнее, значения многих из них трактуют как физиологические действия, определенные органы или качества человека. Но в речи матерщиника они присутствуют в отрыве от какого бы то ни было значения, на подобие китайских иероглифов, там и сям вставленных в русский текст.
A. Скажите, пожалуйста, какой смысл в ежеминутном, а то и чаще, упоминании падшей женщины (на букву «б»)?
B. А почему здоровый байбак выслушивает многократные признания своего приятеля о том, что он (приятель) вступал в интимные отношения с мамой байбака? И в морду приятелю байбак не дает! Ну, хотя бы для очистки совести, байбак поинтересовался, случалось ли это с согласия мамы. Так нет, делает вид, что не слышит, или смысла не разумеет.
C. Грозный начальник посылает подчиненного “на …” или “в …”, а подчиненный нахально игнорирует приказ начальника, не собираясь его выполнять. Иначе бы он уточнил «А кому принадлежит то место, куда вы меня направили? И что мне там сделать?».
Итак, давайте признаем, что матерные выражения лишены смысла. «Прямого смысла», – уточняют ценители мата «а подтекст!» и закатывают глаза, намекая на богатство этого самого подтекста.
4. Хорошо, давайте разбираться в подтексте матерной речи. Каков подтекст мата в выше приведенных ситуациях А и В? Говорится обыденным, эмоционально не нагруженным голосом, т.е. никаких чувств, эмоций в эти матерочки не вложено. Даже “э”-кания или “бе”-кания говорящего имеют несравненно более глубокий подтекст: «Я подбираю слова. Имейте терпение, подождите, пожалуйста». Здесь же ничего, кроме тривиальщины: «Без мата я не говорю».
Не думаю, что это осознанный выбор человека. Скорее всего, он из той среды, где матом принято пользоваться и все тут. Зачем? Да единственно чтобы, как воем в «Маугли», обозначить: «Ты шакал, я шакал. Мы из одной стаи!». Это те люди, которые мат сделали для себя речевой нормой. Быть может, я отстал от жизни, но кажется мне, что матерки начинают слетать с языка у мальчишек, начиная класса с 6-го или 7-го, а у большинства девчонок это вообще никогда не случается. Не потому, что они не знают матерков, а потому, что в математически среднем девчонки возвышеннее, романтичнее, чище мальчишек. Именно поэтому они в матерную речь, как правило, не вляпываются. Хотя, конечно, в жизни случается всякое.
Примеры из жизни.
Однажды к нам в дверь трезвонит хорошая подруга нашей семьи, доцент КФМЭИ (ныне КГЭУ) Космина Нина Михайловна и с оторопью в голосе говорит: «Люда, Юра! Там на вашей площадке двухлетняя малышка, сидя на горшке, вместо стишка, многоэтажный мат декламирует. Надо родителям сказать!» «Ниночка, ты не догадываешься, что и как нам ответят эти родители? Вся надежда, что ребенок вырастет умнее папы и мамы». Кстати, потом эта миловидная девчушка до третьего класса была одноклассницей нашего сына. Они даже слыли «женихом и невестой». Она бывала в нашем доме. Затем эта неблагополучная семья съехала, и о судьбе девочки мы ничего не знаем. Хочется верить, что она стала хорошим человеком. Это я говорю к тому, что некоторые люди (и даже девочки!) вынужденно, по происхождению познают мат с младых лет. И, наверное, чаще других становятся матерщинниками. Хотя, конечно же, у них есть выбор. Родителей или окружающих (свою среду) они в праве укорять, но винить должны только себя.
Мой отец, Иван Никифорович Чони, родился и вырос в семье крестьянина на хуторе Ново-Петровка. Это деревушка дворов на 50 в Глинском районе Сумской области Украинской ССР. Окончил хуторскую школу. Учителя говорили его отцу «Умный мальчишка, посылайте его учиться в институт». Но Никифор Васильевич (мой дед) считал, что учеба – это баловство, нечего на шее сидеть, “робiть надо”. В колхозе, который едва сводил концы с концами, дела нет, и отец мой был отправлен в Донбасс в шахтеры. Не залюбились ему подземные работы, а возвращаться домой нельзя: не примут. И на последние деньги махнул он в Киев, поступил в сельскохозяйственную академию (это обычный сельхоз институт, правда, крупный и связанный с Украинской АН). Поступил легко, учился прекрасно (его студенческая кличка была «Ломоносов»), остался преподавателем, поступил в аспирантуру, влюбился в студентку из очень интеллигентной семьи Женечку Беркут, которая, кстати, тоже училась легко и хорошо. Был преподавателем принципиальным (или вредным!?) настолько, что перед экзаменом предупреждал ее: «Ты сдавать экзамен по ТОЭ ко мне не садись. Я ведь знаю, что ты плохо готовилась. Больше тройки не поставлю». Намек на то, что они в сессию много времени проводили вместе и отнюдь не за учебой. Мамочка тайком плакала от обиды, пыталась (но, к счастью, не смогла) разлюбить своего Ваню. В первый же день войны после бомбежки Киева 21 июня 1940 года отец пошел в военкомат, и хотя имел аспирантскую отсрочку, ушел добровольцем на фронт, стал танкистом. Победу встретил в Кенигсберге после тяжелейших боев по захвату этого города-крепости. В кармане гимнастерки всегда держал фотографию своей Женечки-Женюрки (так он называл нашу мамочку) и был уверен, что это она, точнее их любовь, спасла его от смерти. Если бы существовал где-нибудь музей доказательств, что на свете существует настоящая любовь, я бы направил туда фронтовые письма моего отца. Возможно, я выложу их на сайте. А сейчас я о другом.
В семье отца, как и во всех других семьях хутора Ново-Петровка, без мата не разговаривали, без мата не работали, без мата просто не жили. Мамочка рассказывала, что Никифор Васильевич свое одобрение в ее адрес выражал обычно так: «Ну, Женька, *** хоть ты i городьска ***, а що зробыш ***, так комар носу не пiдточить ***!». Здесь звездочки заменяют цветистый, грубейший, многоэтажный мат. В данном контексте мат – эквивалент слов восхищения, удивления, похвалы. В него не вкладывалось ничего оскорбительного, просто хуторяне так разговаривали, это их обыденная, нормальная речь. И в этой среде вырастает мальчишка (Иван Чони), становится офицером Советской Армии, от которого, по словам его сослуживцев, даже на фронте мата не слышали. Я тоже матом не пользуюсь, но своей заслуги в том не вижу – в семье никто и никогда не матерился, у самого хватило здравого смысла в эту пошлятину не вляпаться. Словом, среда средой, а каждый из нас выбирает и, в конечном счете, несет ответственность за то, стать ли типичным представителем этой среды, подняться выше или опуститься ниже. Хотя, как правило, среда свое клеймо (по-английски брэнд) на людях оставляет, и мат – одна из завитушек этого клейма.
Каков подтекст матерков, вылетающих из уст начальника в вышеупомянутой ситуации С? «Я разгневан?» Так есть тысячи способов выразить гнев, в том числе и грубыми словами, типа «Вон из моего кабинета!», «Впредь без стука ко мне не входи!» (в адрес приближенного сослуживца), «Если еще раз узнаю/услышу/вякнешь – уволю!» и т.д., и т.п. Плюс мимика, жесты, интонация. Неужели есть что-то, чего невозможно выразить нормативным русским языком?
На мой взгляд, живучесть и ужасающие масштабы распространенности матерной речи в России объясняются удивительным парадоксом. С одной стороны, как это ни печально, но хамство в нашей стране пользуется уважением и в низах, и в верхах. С другой стороны, почему-то не принято говорить в открытую «Я хам, опасайся меня» (наверное, из-за смысловой параллели с народной мудростью «Не тронь дерьмо, оно воняет»). Вот начальник и вынужден искать окольные пути повесить на себя шильдик хама. Другого объяснения распространенности русского мата вплоть до кабинетов и коридоров малой, большой и верховной власти я не вижу. Есть ли другая страна в мире, в которой законодательно (!) запрещено использование ненормативной лексики в госучреждениях(!). Вдумайтесь, стыд-то какой: речевая практика чиновника или представителя выборной власти регулируется не этическими нормами госслужащего, а законом(!) «О защите русского языка».
Кстати, кто сразу после принятия этого закона ринулся на экраны ТВ успокаивать народ, мол закон не касается личной территории, а потому в доме и на улице материтесь, сколько душе угодно? Конечно же, (и не случайно!) это был Владимир Вольфович, физиономические особенности которого выдают любителя мата: узкий лоб, бычья шея, агрессивный, злой или пренебрежительно-высокомерный взгляд. А вот уж кого я никак не ожидал увидеть в числе людей, защищающих матерную речь, так это председателя Союза кинематографистов Михалкова Н. С. – аристократа и по происхождению, и по статусу. Режиссер не может не быть человеком осмысленной позиции во всем, что касается морали, этики, искусства, социальных и человеческих проблем. Одно дело – воспринимать жизнь во всем ее многообразии, включая человеческие слабости, грехи и мерзости. Одно дело – вырисовывать образ (в литературе или на экране) натурально, без ретуши. Хотя границы приемлемого всегда существовали, существуют, и, дай Бог, существовать будут всегда. Одно дело – пить, курить, материться, дебоширить и т.д. в узком кругу для куража, намеренно или по слабости, пустившись во все тяжкие. Другое дело – считать, что курение, пьянство, проституция, наркомания не просто неизживные слабости грехи и мерзости, а что человеческая жизнь без них поблекнет. Другое дело – всерьез и на всю страну заявлять, что без мата русская речь обеднеет, станет менее выразительной.
Я не понимаю, как можно выставлять себя глубоко верующим христианином и в то же время быть любителем или защитником матерной речи. Я не понимаю, как можно быть духовником Михалкова (Никита Сергеевич козырял тем, что имеет своего духовника и часто с ним беседует) и не наставлять своего прихожанина на свойственное христианской церкови неприятие матерной речи.
Простая деревенская женщина Миладора Васильевна, бабушка моей жены, верила в Бога. В церковь по слабости здоровья уже давно не ходила, но соблюдала христианские обычаи и ритуалы. Куличик просила на пасху освятить. На наши извинения, что пост не держим, снисходительно поучала: «Не то грех, что в рот, а то грех, что изо рта» и растолковывала непонятливым: «Злые, не справедливые, бранные, грязные слова – вот это грех перед Богом. А не соблюдение поста – просто слабость». Вот такого бы духовника Михалкову, глядишь, внутренний мир Никиты Сергеевича в большей степени соответствовал бы его внешнему виду и статусу. (Должен сознаться, что за моей антипатией к Михалкову стоят более веские причины, чем разное отношение к матерной речи, и быть может, я об этом отдельно расскажу).
Подводя итог, хочу заметить, что все вредные привычки (нельзя же считать полезным обстоятельством засорение речи матом) имеют, по моему мнению, универсальное свойство: из привычки (внутреннего качества) человека довольно скоро они становятся его хозяином, повелителем, т.е. чем-то, стоящим вне и над человеком. Именно поэтому курильщик искренне не понимает, как можно жить без сигареты, жвачкожеватель – как можно обходиться без резинки, матерщинник – как можно не матюгнуться, и т.д. Дело не в слабости интеллекта этих людей (хотя локальная слабина, безусловно, присутствует), а в их подчиненности своему хозяину-привычке, который напрочь блокирует альтернативу.
Открыт для дискуссии. Пишите.
Ваш Ю.И. Чони
|
